Тринадцать способов убить Лалабелль Рок [Литрес] - Мод Вулф

бы вызвать чистку.

Спенсер идет вслед за мной на лестницу, но рукой преграждает мне путь, когда я собираюсь шагнуть на первую ступеньку.

– Вот, – говорит он и протягивает маленький бумажный прямоугольник.

– Что это?

– Мой номер. В какой-то момент тебе захочется позвонить мне. Ты сама поймешь, когда этот момент наступит.

– У меня есть твой номер, – упрямо говорю я. – В машине.

– Не этот. Этого номера нет ни у кого в мире, кроме тебя.

– Даже у Лалабелль? – спрашиваю я. У меня начинает болеть спина.

– Тем более у Лалабелль, – говорит Спенсер и уже тише продолжает: – Я серьезно, солнышко. Обязательно наступит момент, когда ты окажешься перед риском замарать руки. Сильно замарать. И вот когда он наступит, ты это поймешь. И не будешь одинока.

Под весом Секретарши я не могу дотянуться до бумажки. Спенсер колеблется, потом подходит ближе, и я чую запах мягкого сыра в его дыхании. Он осторожно опускает бумажку с нагрудный карман моего жакета. Мне хочется оттолкнуть его, но я не рискую, так как груз уже начинает давить на плечо. Спенсер подмигивает мне, быстро пятится от меня, выставляет вверх большой палец и подносит руку к уху, изображая телефон.

– Не забудь, – говорит он. – Я приду. Ночью или днем.

Спустившись на два этажа, я закрываю глаза и делаю глубокий вздох. Меня тошнит от запаха еды, волосы Портрета противно щекочут щеку. Они напоминают пластиковые волокна. Она с каждой минутой все больше походит на куклу.

– Как ты думаешь, у нее всегда были такие ощущения? – спрашиваю я у Секретарши. – После встреч с ним?

Она не отвечает.

Когда мы добираемся до машины, я сбрасываю ее в багажник.

– Ну, и что мне с тобой теперь делать? – спрашиваю у нее.

Она выглядит неряшливо, поэтому я трачу время на то, чтобы уложить ее руки и ноги более изящно.

Вернувшись на водительское место, смотрю на время. Три двадцать четыре. Зеленые буквы расплываются у меня перед глазами. На экране новая вдохновляющая цитата дня.

«БУДЬ СОБОЙ. ВСЕ ОСТАЛЬНЫЕ РОЛИ УЖЕ ЗАНЯТЫ».

– Ладно, – говорю я, тупо уставившись на приборную панель. – Ладно. Что теперь?

В зеркале заднего вида я вижу свои глаза. Они затуманены. Сую руку в карман брюк и достаю очки. Надев их, вижу, что на меня смотрит Секретарша, усталая и напуганная.

– Я сдержу обещание, – говорю я ей.

Мне кажется, что я вижу, как позади нее в заднее окно заглядывает лицо, бледное и злое, с оскаленными зубами. Я быстро оборачиваюсь, но там только мое собственное отражение в темном стекле. Я бросаю очки на заднее сидение и тру ладонями лицо.

– Не глупи, – говорю я и добавляю: – Ш-ш. Заткнись.

Я не хочу, чтобы разговоры с самой собой вошли у меня в привычку.

Беру папку и быстро просматриваю ее, гадая, следует ли мне ставить большие красные кресты против тех Портретов, с которыми я закончила. Однако ручки у меня нет, тем более красной. Остается только продолжать делать дело. Еще восемь Портретов. Когда все закончится, у меня, возможно, будет шанс отдохнуть. Ведь даже Тусовщице нужно было иногда спать.

Я пытаюсь представить, каково это – спать как все, и у меня перед глазами возникает балкон Лалабелль и солнечный свет, отражающийся в стеклянном столе.

На следующий Портрет, ПРОКЛ78960313, есть несколько страничек информации. Она живет в квартире в Роше-дю-Сэн, своего рода историческом центре Баббл-сити. По утрам выходит на прогулку; продукты покупает в маленьком семейном магазинчике на углу, где продается органическая пища. Живет на скромное ежемесячное пособие. Подписана на местную газету. Одевается из секонд-хенда. К переработке отходов относится поверхностно. Из всех этих сведений я не могу понять, какую функцию она выполняет. Никаких приписок зелеными чернилами от Лалабелль нет.

Я забиваю адрес и полчаса дороги провожу в рваном галлюциногенном сне. В моем поле зрения то появляются уличные фонари, то пропадают из него. На красном свете я вижу, как за углом исчезает длинный полосатый хвост. Включаю радио, чтобы не спать. Какая-то женщина поет о штормах, и о чашках чая, и о том, как она по кому-то тоскует.

Машина приводит меня в район с широкими, усаженными деревьями улицами. Когда она останавливается, я выключаю музыку, прерывая лирического певца на полуслове. Вокруг никого нет, и свет уличных фонарей кажется здесь мягче, золотистее. Роше-дю-Сэн стоит на единственном в Баббл-сити природном холме, и сейчас вокруг меня ничего не высится, нет ни одного небоскреба или эстакады. Дома в основном из песчаника и не выше десяти этажей. У меня даже складывается впечатление, будто я стала выше ростом.

Я оставляю Секретаршу в машине. Едва ли это подходящий район для того, чтобы кто-то нашел труп. Над головой начинают меркнуть звезды, на ветках просыпаются птицы. Я бы предпочла, чтобы они еще поспали.

У двери в дом, где живет Портрет, я сталкиваюсь с первым настоящим препятствием: домофон сломан. Я жму на кнопку минут двадцать, прежде чем замечаю написанное от руки объявление о поломке. «Приносим извинения!» – говорится в нем, а рядом изображена улыбающаяся физиономия. Я хмуро смотрю на него. Написано синими чернилами, не зелеными, но я узнала бы почерк Лалабелль где угодно. Как-никак, это и мой почерк.

За углом на здании есть пожарная лестница. Я встаю на цыпочки, и мне удается коснуться нижней ступеньки лишь кончиками пальцев. Я все же пытаюсь дотянуться до нее, подпрыгиваю, но в конечном итоге сдаюсь и ищу другие варианты.

Много времени уходит на уговоры навигационной системы, однако у меня все же получается подогнать машину в нужное место. С ее крыши легко забраться на нижнюю ступеньку лестницы. Все это похоже на то, что сделал бы наемный убийца. Лалабелль однажды играла роль киллера, это было еще в начале ее карьеры. Роль была чуть больше, чем массовочная. Лалабелль была одной из десяти актрис в венецианских масках и рыболовных сетях; большинство из них обезглавили в финальной боевой сцене. Если учесть, что то был мой единственный опыт, у меня сейчас все отлично получается.

Портрет